В одной лодке с пленными японцами
Что сразу поразило - необыкновенная доброта и гостеприимство Николая Ивановича. «Чего стоять во дворе, пойдемте в дом», - сказал он мне.
- Это моя семья, - сквозь слезы говорил он, показывая фотографии на стене, многие из которых от времени пожелтели. - Вот батька мой - вояка. Ушел на фронт и пропал без вести, даже не знаю, где похоронен. Это - моя жена... Три года назад умерла, - уже не сдерживая слез, продолжает Николай Иванович. - Воспитал шестерых детей - вот они, мои дети. Три сына, три дочки. Все закончили институты, - говорит он. - Сыны отслужили в армии. Я им сказал: «Дети, вы в армию идете не гулять, не танцевать - выполнять все приказы. Служите честно!..».
Николай Иванович ушел на фронт 18-летним парнем, когда в 1943 году с родной земли прогнали оккупантов, а вернулся домой в 1951-м. Воевал с фашистами, освобождал Румынию.
А потом восемь лет служил на Курильских островах.
- Нас, молодежь, сначала «пропустили через баню», как через тоннель: в одни двери мы вошли, а через другие вышли. Дали нам новое обмундирование, оружие, посадили на поезд и... - махнув рукой, словно указывая направление, вспоминает он. - На войне мне довелось быть и пехотинцем, и артиллеристом, и санитаром. Где была «дырка», туда я и шел...
Н. Куц ушел в другую комнату, а через минуту вынес пожелтевшую фотографию.
- Мы стояли на Курильских островах. За кручей - наша казарма, недалеко - действующий вулкан, - говорит он, показывая старую фотографию. - Вода с горы стекает горячая, и я сижу на горячем песке. Меня сфотографировал какой-то солдат из штаба - у него был фотоаппарат. Снимок я отправил домой, а когда в 1951-м вернулся - взял его и увеличил.
- Однажды капитан вызывает меня и говорит, что надо съездить за провизией. «Даем тебе четверых японцев, - говорит он, - надо съездить под другую кручу острова на склад. Только будь осторожен, смотри за пленными».
Часть пленных японцев погрузили на теплоход и вывезли, а некоторые спрятались, поэтому и остались тут. Но с нами они не общались - держались настороженно и в стороне.
В общем, сели мы с японцами на весельный баркас. Он большой, а весло одно, как в японских и китайских лодках, - сзади. Вот японец гребет и приговаривает: «Гай-ся - кудай-ся, гай-ся - кудай-ся». Что-то вроде нашего «Гоп-гоп». Мне выдали гранаты, автомат, сообщили пароль.
Сижу я в носовой части баркаса и внимательно наблюдаю за пленными - мало ли что они могут выкинуть: их четверо, а я один! Ни на секунду не отвожу глаз. Палец на курке. Ну, думаю, если японцы что-то предпримут, выдерну чеку гранаты. Мне капитан такое указание дал: в случае чего подорвать и пленных, и себя. Командир потом сказал, с берега за мной в бинокль наблюдали.
Плыть пришлось долго. Когда мы причалили, капитан был уже там - он на машине приехал.
- Ну как, ефрейтор? - спрашивает.
- Ничего, - говорю. И грустно пошутил: - В одну калошу - я... а кто в другую - не знаю...
Капитан рассмеялся, говорит, потерпи. А я отвечаю, мол, уже нечего терпеть. И пошел стирать брюки. Да, и такое было...
После войны работал на ферме - возил «гарбами» солому. Сначала нагрузи на бричку, потом вези. Две-три ходки в день. Потом работал скотником, а когда заболел, вышел на пенсию.
Мы долго разговаривали с Николаем Ивановичем. Он интересный рассказчик, с большим чувством юмора. Сейчас живет в доме один - дети разлетелись, как птицы из гнезда. На нем все хозяйство.
- Все делаю вот этими руками, - говорит он. - Вот мои десять пальцев - это мое богатство. Хату строил сам, «цеглу», столярку делал сам. Трудно, ведь уже 82-й год пошел, но что делать, это - мой дом, мое хозяйство...