Сломанные судьбы
7 ноября 1929 г. в газете «Правда» была опубликована статья Сталина «Год великого перелома», в которой подводились первые итоги начавшихся преобразований - индустриализации и коллективизации. О последней, в частности, сообщалось, что «крестьяне пошли в колхозы целыми деревнями, волостями, районами». Конечно, отмечал генсек, недовольство среди крестьян есть, но возникает оно только из-за того, что «советская власть не может угнаться за ростом колхозного движения в деле снабжения крестьян машинами и тракторами».
Вряд ли Генрих Бергман, житель села Минстерберг (ныне Прилуковка Мелитопольского района), сильно расстраивался из-за нехватки машин в сельском хозяйстве. У него и своих проблем хватало. Хлеб, спрятанный от государства в огороде, нашли сельские активисты, и Бергману пришлось уплатить налог в размере 132 руб. 15 коп. От того же государства он «имел твердое задание по хлебу в количестве 200 пудов (примерно 3200 кг. - Р. К.), помимо основного плана, и за невыполнение такового был раскулачен».
В январе 1932 г. государство снова решило пошарить по крестьянским закромам, и в огороде у Бергмана опять нашли «хлебные излишки». Той же зимой его исключили из колхоза за антисоветскую агитацию, а весной, во время подготовки к посевной кампании, он получил от собрания бедноты задание сдать три центнера зерна в «фонд соц. взаимопомощи», с которым не справился, и был оштрафован на 90 рублей.
В апреле 1932 г. в Молочанский райотдел ГПУ поступила информация о том, что Бергман проводит антисоветскую агитацию и распространяет слухи о гибели советской власти. Сотрудники «органов» арестовали его и начали следствие.
По словам свидетелей (учтите при этом, что показания многих из них даны под давлением следователей, поэтому фамилии их мы не приводим), отец Бергмана, тоже Генрих, был в 1930 г. раскулачен и выслан из Украины. Один из них добавил также, что до революции Бергман-старший имел 160 десятин земли, был совладельцем силикатного завода в Запорожье, а также членом волостного правления, судебной комиссии волостного суда и церковного совета в с. Орлово. А в 1918 г. принял участие в расстреле ревкома в с. Лихтенау (теперь Светлодолинское Мелитопольского района) и за это привлекался к ответственности. Непонятно, почему после такой провинности он остался жив: то ли у новых властей не хватило улик, чтобы расправиться с «крупным кулаком и фабрикантом», то ли свидетель пытался свести счеты с его сыном, а может, его просто заставили «помогать следствию»...
Нашли грешки и в биографии самого подозреваемого. В 1931 г., во время выселения кулачества, он скрывал у себя раскулаченного Андрея Никеля, сбежавшего из ссылки. Когда Бергмана арестовали, на его содержании находилась семья ссыльного. Пожалуй, такое милосердие, с точки зрения властей, было самым ужасным «преступлением»...
Один из документов в деле Бергмана наглядно иллюстрирует уровень грамотности некоторых сотрудников ГПУ. Полуграмотные чекисты перевели имя арестованного на русский язык, и из Генриха он превратился в Андрея. Получилась полная неразбериха: под протоколами подписался один человек, а обвинение предъявили другому. Ничего не понявшее областное начальство вернуло дело обратно, а на оправдания подчиненных ответило, что «иностранные имена на русский язык произвольно переводиться не должны», а если уж перевели, то хоть бы указали об этом в деле.
В августе 1932 г. особое совещание при коллегии ГПУ УССР приговорило Бергмана к ссылке в Северный край сроком на три года. Осужденного отправили по этапу, а документы остались неизвестно где. Поэтому все данные о Бергмане местные чекисты вынуждены были записывать с его слов. Только через два года, и то после напоминания начальника Вельского райотдела НКВД, из Киева выслали необходимые сведения. О дальнейшей судьбе Генриха Бергмана в материалах дела ничего не сказано, кроме того, что в 1989 г. его реабилитировали.
Владимира Ваврина из с. Чехоград (сейчас Новгородковка Мелитопольского района) арестовали в 1932 г. До 1930 г. он работал в хозяйстве отца, а когда того раскулачили и выслали в Вологду, вступил в местный колхоз «Прукопник». Здесь его назначили на должность моториста, так как до раскулачивания он «работал на собственном моторе».
По словам свидетеля, старшего машиниста того же колхоза, «с первых дней обмолота, т. е. с июля месяца 1932 г., он (Ваврин В. И.) систематически занимался вредительством, т. е. умышленной поломкой машины». Один раз он порвал прокладку воздушного люка в моторе, дважды не подлил масла в маслянку, из-за чего расплавились подшипники в молотилке, а однажды «умышленно на протяжении пяти часов не пускал в ход машины, мотивируя тем, что отдельные части ея не исправны». Когда обнаружили, что машина в порядке, Ваврина отстранили от работы и сняли с должности моториста.
Кроме фактов вредительства, свидетели приводили еще и антисоветские высказывания Ваврина:
«Во время обмолота он неоднократно заявлял, что «раньше работали на помещика, а теперь на коммунистов» или «раньше были хозяева, которые если заставляли работать, так давали и кушать - теперь хозяевов выгнали и превратились в батраков, создали для себя крепостное право».
«Последнее время в конце октября с/г он подошел к конюшне, где собрал группу колхозников, среди коих говорил: «Каждый раз обвиняют колхозников, а кто по сути виноват. Конечно, правительство. Народ уничтожают заживо, гонят чуть не голяком на работу, кушать не дают; забирают все, что понравится, и еще заставляют молчать».
Подобные высказывания приводил и сам обвиняемый: «Иногда я обижался за то, что мне вдоволь не давали хлеба, при этом приходилось говорить: «день и ночь работаешь, а хлеба не имеешь, кто-то за нас все поедает». Эти слова были написаны в ноябре 1932 г., когда к украинским селам уже тянулась костлявая рука голода, а по крестьянским хатам ходили активисты, забирая все до последнего зернышка, чтобы выполнить спущенный сверху план хлебозаготовок. Сами того не желая, чекисты зафиксировали жуткую правду: хлеб за крестьян действительно «кто-то поедал».
Заплечных дел мастера никак не могли решить, что делать с Владимиром Вавриным. Сначала судебная тройка при ГПУ УССР приговорила его к расстрелу, а спустя две недели приговор заменили на 10 лет лишения свободы. Через четыре года особое совещание при НКВД СССР постановило: срок наказания сократить до четырех лет, из-под стражи выпустить. Так в 1936 г. Ваврин оказался на свободе.
Но «органы» о нем не забыли. Уже через два года Ваврина арестовали бдительные сотрудники НКВД, обнаружившие в Чехограде шпионскую организацию, работавшую на Чехословакию. Среди арестованных оказались и люди, когда-то проходившие свидетелями по его делу. Областная тройка НКВД приговорила «шпионов» к расстрелу. Вот только данных об исполнении приговора в деле нет, поэтому о судьбе бывшего моториста можно лишь догадываться.
В те годы в СССР существовал план на все: не только на производство стали или чугуна, но и на аресты. Поэтому от каждого арестованного следователи требовали не только признать свою «вину», но и выдать «сообщников». Не выдержав давления (и морального, и физического), люди сдавались и называли всех, кого могли вспомнить: друзей, родственников, знакомых. Так, по-видимому, случилось и с преподавателем МИМСХа (ныне ТГАТУ) Глебом Рунским.
В годы гражданской войны он служил в армии Колчака, пока того не разбили большевики. Там же в чине штабс-капитана служил некий Михаил Козлов, арестованный в Омске в августе 1937 г. Насколько хорошо они были знакомы, неизвестно, но на допросе Козлов назвал Рунского среди членов контрреволюционной организации, якобы существовавшей в Омске в 30-е годы. Через несколько месяцев, в марте 1938 г., Рунский был арестован.
Если верить показаниям преподавателя, его «контрреволюционная деятельность» заключалась в следующем. В 1935 г. он переехал в Мелитополь и устроился на работу в институт инженеров-механиков сельского хозяйства. От профессора Е. В. Гороновского Рунский узнал о том, что здесь существует контрреволюционная организация, и согласился в нее вступить. Его задачей было вербовать новых членов, создавая «затруднения в дипломном проектировании, и строить на этом агитацию среди выпускников института». Рунский немногих знал в городе, и поэтому нашел себе помощника из местных - старшего дворника (!) института Григория Лутта, которого советская власть когда-то выслала за «контрреволюционную деятельность» на Север. Этот человек, по-видимому, обладал незаурядными организаторскими способностями, иначе ему не поручили бы «создать своеобразный повстанческий отряд, который предназначался для подавления сопротивления местного населения в случае захвата власти повстанцами». Одним словом, не дворник, а просто Штирлиц какой-то!
Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. В том же деле хранится маленький розовый конвертик, а в нем - акт о выполнении высшей меры наказания, из которого известно, что 23 июля 1938 г. Глеба Рунского расстреляли в Днепропетровске.
Вот только родственники несчастного преподавателя узнали о его судьбе нескоро. В 1964 г. дочь Рунского Ирина Линде, которая в то время жила в ФРГ, попыталась разыскать отца через Общество Красного Креста. Общество отправило запрос в КГБ, а там распространяться о судьбе осужденного посчитали «нецелесообразным». В январе 1989 г. Ирина снова попыталась узнать правду и добиться реабилитации отца. Ей это удалось: в марте того же года Рунского реабилитировали, вернув ему, как и другим героям этой статьи, честное имя.
Использованы материалы Государственного архива Запорожской области.